Как когда-то герой народной повести просил святых пустить его на небо, так старомосковкий потребитель спиртного требует места на нашей странице. Коли сумел себе хитрец вечное блаженство оформить, то нам его не удержать. Швейцар доложит, молва отрекомендует: "... бысть неки бражник и зело много вина пил... а всяким ковшом Господа Бога прославлял."

Первое вино свалило Ноя, первая на Руси брага породила у наpода устойчивую склонность выпить. Возникший на этой основе и ознаменованный повсеместными корчмами бизнес уходит корнями в прошлое, не оставившее себе свидетельств. Что же? Русскому Бахусу на старости лет не грех позабыть свою юность. Описания внимательных иностранцев, быстро заметивших похорошевшую в мономаховой шапке Московию, напомнят ему о детстве довольно бедном.

"У них нет винограда! У них нет никаких вин!" — двинувшиеся в Россию по следам Софьи Палеолог итальянцы разочарованно чмокали губами. Но необходимость уважить хозяев заставила их сперва распробовать, а потом и похвалить непривычные напитки. Амброджо Контарини отзывается о меде, что он "вовсе не плох, особенно если он старый".

Название не случайно заимствовано от сладкого содержимого пчелиных сот, служившего главным компонентом при изготовлении питья. Алкоголь возникал в результате брожения, создаваемого добавлявшимися листьями (по Иосафату Барбаро — цветами) хмеля. Та же закваска участвовала в производстве браги, варившейся, словами упомянутого купца Барбаро, из проса. Оба напитка опьяняли не хуже вина и, значит, обладали соответствующей крепостью.

Два века спустя о распространении меда у себя в Австрии мечтает посольский секретарь Адольф Лизек. Приводимый им рецепт своею подробностью соблазняет не откладывая заняться медоварением, хотя в нем и смущает отсутствие традиционного хмеля, а также варки в привычном для нас понимании слова.

"Немного истолокши плоды, — излагает процесс австриец, — заливают водою и дают стоять несколько дней. Потом, отцедивши на решето, прибавляют к жидкости четвертую, третью, а кто хочет и половинную, часть меда. Наконец, сливают в бочагу и, положивши подожженных корок хлеба и опары, ставят в холодном месте. Через пять или шесть дней выходит прекрасный напиток, который употребляется на богатых пирах."

На вкус Лизека, в готовое питье хорошо было бы добавлять сахару и пряностей. При этом условии он даже признавал за медом первенство — как в смысле удовольствия от него, так и в отношении благотворности для здоровья.

Иноземные вина, когда-то переселявшиеся с купеческих судов в одни лишь княжеские или царские подвалы, удостоили наконец своим обиталищем и торговый посад. Для них соорудили из кирпича и камня специальные погребки — как говорили Павлу Алеппскому, "холодные летом и теплые зимой", расположенные в ряд, они легко поддавались подсчету, который не лень было делать Якову Рейтенфельсу. Он насчитал около двухсот подобных хранилищ, где Адольф Лизек пробовал испанское, французское и рейнское, а записки Бернгарда Таннера, посетившего Москву три года спустя, прибавляют к этим сортам мозельское, прозванное в народе "романеей" и фряжское.

Знатного и богатого посетителя, тем более важного иностранца, погребщик любезно приглашал дегустировать, причем не только наливал стаканчик, но пpоставлял стол потенциальному покупателю в подарок. Однако в случаях, когда держать марку не особенно требовалось, например со своим братом посадским, торговцы вином церемонились мало — здесь споры о качестве и цене периодически кончались тумаками, что к тому же часто провоцировалось выпитым.

Зарубежные гости доходили до скрупулезности в описании мелочей московского быта, никогда не оставляя в стороне такого важного момента, как потребление алкоголя. Поэтому если в лице Лизека Стрюйса и Таннера они хором начинают упоминать водку с середины 1670-х годов, можно почти не сомневаться, что именно с этого времени "проклятая" получает у нас широкое распространение.

Нельзя, впрочем, не привести здесь и спорное утверждение, будто именно водку пили на Балчуге опричники — в первом московском кабаке, построенном по приказу царя специально для них. Более глубокие исторические корни у столичного пива. Его, вместе с медом, упоминает еще барон Герберштейн, возглавлявший посольства к Василию III в 1517 и 1526 годах.

Вопрос об изготовлении и продаже спиртного был решен властями сразу же после возникновения независимого Третьего Рима, причем достаточно радикально и, безусловно, в свою пользу. По выражению Иосафата Барбаро, ради "обращения" пьяниц-московитов "к хорошею жизни", Иван III "издал запрещение изготовлять брагу и мед и употреблять цветы хмеля в чем бы то ни было". Амброджо Контарини тоже верит в добрые намерения князя помешать разгулу "зверства" под действием винных паров. Однако он уточняет, что запрет касался не всех, и, контролируя производство меда, государь лишь "не допускает, чтобы каждый мог свободно его приготовлять".

Избранными, конечно, оказались те, кто имел волю избирать. Монополия на изготовление спиртного была на века присвоена царем, духовенством и боярами, а крестьянам и посадским строжайше возбранялось не только винокурение, но даже хранение хмельного. "За этим, — писал в начале ХVII века Самуил Маскевич, — наблюдают лазутчики и старосты, коим велено осматривать дома. "Иные пытались скрывать бочонки с вином, искусно заделывая их в вечах, но и там, к большой беде виновных, их находили".

Если право винокурения было удержано целым общественным пластом привилегированных сословий, то продажа спиртного со времен Ивана Грозного сделалась исключительно правом престола. Боярин значительно экономил, потребляя напитки собственного приготовления. Простой люд не имел другого легального доступа к спиртному, кроме "царевых кабаков", всякое частное корчемство упразднялось, что подтверждает и такой современник тиранического правления, как враждебный Московии Михалон Литвин. При нем у нас уже "нет нигде шинков, и если у какого-нибудь домохозяина найдут хоть каплю вина, то весь его дом разоряется, имения конфискуются, прислуга и соседи, живущие на той же улице, наказываются, а сам хозяин навсегда сажается в тюрьму".

Напитки поставлялись в кабаки подрядчиками: купцами, помещиками или откупщиками — хотя при некоторых заведениях устраивались и собственные винокурни. Кабатчика выбирали из торговых людей, составлявших гостиные и суконные слободы.

При вступлении в должность он целовал крест и произносил присягу, отчего прозывался "целовальником". Назначенные таким образом, на "вере", государственные бармены XVII столетия взимали плату и за вход, а также вели книгу записей — кем, когда, сколько выпито. Прибыль уходила в казну перед носом, и грех был продавцу горячительного не придумать тысячи хитростей ради некоторого излишка доходов, которые бы оседали у него в кармане.

Исключением из правила, в большинстве случаев просто его вариацией, была временная передача питейного дома кому-то из полюбившихся государю подданных. Истинный смысл такого поощрения раскрывает агент английской Московской компании Дженкинсон: "В каждом значительном городке, — обрисовывает он ситуацию, — есть распивочная таверна, называемая корчмой, которую царь иногда отдает на откуп, а иногда жалует на года или два какому-нибудь князю или дворянину в награду за его заслуги. Тогда последний на весь этот срок становится господином всего города, грабя, и расхищая, и делая все, что ему угодно. Однако, когда он разживется, царь отзывает его и снова посылает на войну, где тот спускает все, что успел неправедно нажить."

Судя по логичности и налаженности механизма, с некоторыми вельможами и воеводами описанный цикла повторялся не один раз.

Многообещающего права сбывать в Москве спиртное, то есть соответствующей жалованной грамоте, удостаивались торговые гости. Причем случалось, что подобная шалость распространялась, кроме как на именитых купцов, еще и на все население края, символизируя тем особое расположение верховной власти. Впервые подобным образом наградили при Василии Шуйском пермяков.

Всегда привилегированное положение царских телохранителей — обычно иноземных наемников — в придачу к высокому жалованью отличалось свободами относительно алкоголя. Толмач, вестфальский бюргер Генрих Штаден, рассказывая о наделении "немецких воинских людей" владениями на Болвановке, сообщает, что вместе с другими льготами иностранцу предоставлялась возможность держать кабак. Даже самые знатные русские, исключая пожалованных откупами, были лишены этого средства обогащения, а потому ради самоутешения приняли считать его "большим позором".

Разумеется, еще раньше свободно торговали служилые "немцы", а "немцами" мы называли тогда всю Европу — получили право выпить в любое досужное время. Церковный закон удерживал москвитян от бражничанья почти круглый год, исключая большие праздники. Василий III, опасаясь соблазна, поселил благословленных им же наемников за Москвой-рекой, а наши земляки с фарисейским высокомерием обозвали иноземную слободу "Налеиками".

Однако немцы не спились, используя полученное право со свойственной им разумностью.